Жизнь маленького хоббита

 

Папа не соглашался купить мне эту игрушку - Барта Симпсона. Мама как раз хотела, а вот папа - ни в какую. Он говорил, что я капризный. "С чего нам вдруг покупать это, - говорил он маме. - С какой стати? Стоит ему заикнуться и ты уже бросаешься выполнять". Папа сказал, что у меня нет уважения к деньгам, и если я не приобрету его с детства, то когда же приобрету? Дети, которым, как только это взбредет им в голову, покупают Барта Симпсона, вырастают потом оболтусами и грабят киоски. Привыкают, что им все легко достается. И вот вместо Барта он купил мне уродливого фарфорового поросенка с плоской щелью в спине. Теперь-то я вырасту человеком, теперь-то уж я не стану оболтусом.

Каждое утро я должен выпивать чашку какао, пусть я его и ненавижу. За какао с пенкой - шекель, за без пенки - полшекеля. Но если после этого меня вырвет, вообще ничего не получаю. Монетки я опускаю в Свина, в щель в спинке. Если Свина потрясти, он тихо позвякивает. Когда Свин наполнится монетами доверху и звяканье прекратится, я получу Барта на скейтборде. Так сказал папа. Так, сказал он, будет педагогично.

А Свин все же прелестный. И нос у него такой прохладный, когда трогаешь. Бросишь в Свина шекель - Свин улыбается. Полшекел бросишь - тоже улыбается. Но самое замечательное, что он улыбается и без этого - просто так. Я и имя ему подобрал - Песахзон. Так звали человека, который жил когда-то в нашем почтовом ящике, - папе ну никак не удавалось соскоблить его имя с таблички.

Песахзон он не такой, как остальные мои игрушки. Он страшно спокойный. Он без всякого электричества, без всяких там пружинок и батареек, которые вечно текут. Нужно только следить, чтоб он не спрыгнул со стола. "Песахзон, будь осторожен, ты же фарфоровый",- говорю я ему, когда вижу его на самом краю стола,- он все поглядывает вниз. Песахзон улыбается и терпеливо ждет, чтобы я взял его в руки и поставил на пол. Я просто без ума от него, от этой его улыбки. Только ради него я каждое утро пью какао с пенкой. Чтобы засунуть шекель ему в спинку и убедиться, что его улыбка ну ни капельки не меняется. Я люблю тебя, Песахзон, говорю я ему тогда. Мой самый честный, я люблю тебя больше папы и мамы. И всегда буду любить тебя, даже если ты вырастешь разбойником и будешь громить киоски. Но если ты у меня спрыгнешь со стола, смотри!

Вчера пришел папа, снял Песахзона со стола, перевернул его и начал ужасно трясти.

- Осторожно, папа,- сказал я,- ты делаешь больно его животику.

Но папа меня не слушал.

- Он больше не бренчит, знаешь ли ты, что это означает, Йоави? Это означает то, что завтра ты получишь Барта Симпсона на скейтборде.

- Здорово,- сказал я,- Барта Симпсона на скейтборде, здорово. Только перестань трясти Песахзона, ему же неприятно.
 

Папа поставил Песахзона на место и пошел за мамой. Через минуту он вернулся. Одной рукой он тащил маму, в другой держал молоток.

- Ну,- сказал он маме,- что я говорил? Ребенок учится ценить вещи. Верно, Йоави?

- Конечно, учится,- сказал я,- конечно, а зачем молоток?

- Это для тебя,- сказал папа и вложил молоток мне в руку,- но только осторожно!

- Конечно, я буду осторожен,- сказал я.

И я действительно был осторожен. Но через несколько минут папа не выдержал и сказал:

- Ну, разбей наконец эту свинью!

- Что,- спросил я,- Песахзона?

- Да-да, Песахзона,- сказал папа. - Ну давай же, разбей ее! Ты заслужил Барта Симпсона! Ты для этого сильно постарался!

Песахзон улыбался мне грустной улыбкой фарфорового Свина, понимающего, что пришел конец. Пусть лучше сдохнет этот Барт Симпсон, чем ударю друга молотком по голове!

- Не хочу Симпсона,- и я вернул папе молоток,- мне хватит Песахзона.

- Ты не понял,- сказал папа. - Так надо, это педагогично. Дай сюда, я разобью сам.

Папа занес молоток, но тут я увидел маму с растерянными глазами и Свина с усталой улыбкой и понял, что сейчас мой ход и, если я не пойду первым, Песахзону крышка.

- Папа! - Я уцепился за его ногу.

- Что, Йоави? - сказал папа, и рука с молотком повисла в воздухе.

- Пожалуйста,- взмолился я,- дай мне еще один шекель! Дай мне бросить в него всего один шекель, после какао, завтра. И тогда разобьем. Завтра, я обещаю.

- Еще шекель? - Папа улыбнулся и положил молоток на стол. - Видишь, добился, что ребенок стал сознательным.

- Да, сознательным,- сказал я,- завтра.
Слезы подступали к горлу, но я сдержался. И только после того как родители вышли из комнаты, прижал к себе Свина сильно-пресильно и заплакал. Песахзон молчал и подрагивал у меня в руках.

- Не волнуйся,- прошептал я ему на ухо. - Я спасу тебя.

Я дождался, пока папа в большой комнате кончил смотреть телевизор и пошел спать. Тогда я тихо-тихо поднялс и вместе с Песахзоном прокрался через веранду. Мы шли вдвоем очень долго, в полной темноте, пока не вышли в поле, все в колючках.

- Свины умирают в полях,- сказал я Песахзону и поставил его на землю. Вот именно в таких колючих полях. Здесь тебе будет хорошо.

Я ждал ответа, но Песахзон молчал. Я тронул его за нос, чтобы приободрить. Он пронзил меня горьким взглядом. Он понимал, что никогда больше не увидит меня.